Гадюку можно поймать голыми руками, и она вас не укусит — но при одном условии

Александр берет в руку сразу четырех гадюк. Только что мы отловили их около куста, пышного, как прическа Дона Кинга. Змеи похожи на тонкие водопроводные шланги, с которыми я обычно сражаюсь на садовом участке, — они извиваются в руке, вытягиваются. Одна приоткрывает пасть, видны зубы и розовая глотка.

«Тебе так делать не советую, а у меня опыт, интуиция. Вот, смотри, они занервничали, сейчас могут укусить. В этот момент главное — правильно бросить». Александр Писарев, главный герпетолог Сибирского серпентария, медленно опускает руку к земле, потом, как и обещал, резко сбрасывает гадюк: те удирают, шипя, словно отходящий от перрона поезд. Никогда в жизни не видел гадюк так близко.

В светлый сосновый лес легко заглядывает солнце, сквозь верхушки сосен видно небо. Мы шагаем по мху и низкой траве. Земля пружинит, мы внимательно смотрим под ноги — ветки, листья, трава, опять ветки. Где-то в глубине, в темных норах, я прям чувствую, скрываются эти ползучие существа. Мы в Чулымском районе Новосибирской области. Слева, справа, со всех сторон — Васюганские болота, огромный кусок карты (53 000 кв. км — больше, чем Швейцария), населенный бесчис­ленным количеством растений и зверей, но практически лишенный присутствия человека. Болотный торф — лучшее место жизни для гадюк обыкновенных (тех самых, за которыми мы отправились на охоту), даже в холода он остывает крайне медленно.

«Что испытываешь, когда тебя хорошенько кусает гадюка? Да словно у тебя руку три дня в кипятке варили. Очень больно», — по пути просвещает меня Александр.

В детстве с сестрой мы играли так: кидали на пол ремень от брюк и прыгали через него с визгом: «Змея, змея!» До этого мы посмотрели польский фильм «Заклятие долины змей» — там на героев изо всех щелей нападали пресмыкающиеся, и это было страшно. Чуть погодя я прочитал рассказ Конан Дойля «Пестрая лента» и окончательно закрепил в голове свои страхи перед шипящими. По ночам я лежал без сна, ожидая, что из густого мрака, где стоит комод, выползет «необыкновенная, желтая с коричневыми крапинками лента».

Когда, уже взрослый, я готовился к поездке в Новосибирск, меня от изучения вопроса передергивало по-прежнему. Похожие ощущения одолевали и моих знакомых, кому я рассказывал о поездке. «Э, ну какие змеи? Они же мерзкие. Ловить гадюк, фу? Ты чего, не в себе?» Да кто вообще любит змей? А вот, знакомьтесь — Александр Писарев, идущий слева от меня с мешком добычи. «Какая у вас любимая змея?» — бормочу я, подозрительно оглядывая поросшие мхом кочки. Сам думаю, ну что за вопрос, какая к черту любимая змея? Любимый ужас, ненаглядная медленная смерть? «Каменистый щитомордник, ох какой умный! Не то что гадюка!» — мгновенно реагирует Александр. Глаза его блестят — ну так гонщик говорит о любимом болиде, а скрипач — о скрипке.

Писареву 57 лет, 37 из них он отработал в серпентариях: сначала в Московском, а с 1989 го­да — в Сибирском. Серпентарий — место, где держат змей, чтобы получать из них яд, эту сложную белковую смесь, нужную для изготовления лекарств (к примеру, в Сибирском серпентарии выпускают гель от боли в суставах «Випразан»).
Первую змею Александр поймал еще школьником. И с тех пор гадам не было житья по всей территории Союза — Писарев искал их в Приморье, Узбекистане, Азербайджане, Туркмении. «Нашей профессии не учат ни в одном институте. Свои знания мы передаем из рук в руки. В СССР было много серпентариев, на десятки тысяч змей. А сейчас наш, новосибирский, — единственный в стране, мы держим и доим всего полторы тысячи», — рассказывает Александр. Компанию в лесу нам составляет змеелов Василий Кокенко, следовательно, на прогулку вышли сразу 20% отрасли. «Нас осталось, наверное, не больше десятка по всей стране. В 90-е все полетело к черту, а сейчас яд гадюк уже не так востребован, необходимые ферменты добывают другими способами», — сетует Василий, пробираясь сквозь высокую траву.

Мы останавливаемся на привал, Писарев достает стеклянную банку с тушенкой: «Это барсук, сам их ловлю и готовлю. В 90-е, когда были тяжелые времена, меня кормила охота, ну и огород. У нас был рекорд — в серпентарии мы два года и семь месяцев не получали ни копейки. При этом работали, не бросали змей. Выживали, кто как мог». Василий добавляет: «А я в зоопарке стоял целыми днями с питоном на шее, предлагал посетителям сфотографироваться». Мы уплетаем мясо. Барсук нежный и мягкий, вроде кролика. Вкусно.

Снова идем по лесу, тщательно разглядывая траву под ногами, — ну чем не грибники? В одной руке у меня сачок с плотным мешком (туда следует посадить улов), в другой — корнцанги, длинные щипцы, которые хирурги используют при операциях, а змееловы — чтобы схватить улов. «Гадюки обожают небольшие открытые места вроде перекрестков тропинок, там, куда падает солнце. Вот эта кочка, например, не заросла травой, отлично подходит. А! Вот же она, гляди!» — восклицает Писарев. Гадюка сантиметров шестьдесят (для серпентария ловят от 50 сантиметров) замерла на мху. «Старайся хватать поближе к голове, так ей будет удобнее!» — заботится об улове Александр.

Я неуклюже щелкаю корнцангами, гадюка разевает пасть, пытается укусить щипцы. Наконец — зажимаю, разглядываю. Черная, блестящая. Кажется, даже красивая. Не так уж это и отвратительно, думаю я, и отодвигаю гадюку подальше от себя. Она поднимает столбиком тело, покачивается так в воздухе, тянется ко мне. Словно я сам протягиваю себе изогнутую кочергу. Змея угрожающе открывает пасть — поспешно опускаю пленницу в мешок, она там неприятно шебуршится; мы идем дальше. «У вас совсем нет страха перед змеями?» — спрашиваю Александра. Тот мотает головой и видно — действительно, не боится.

«Середина сентября — это последние дни, последнее солнце, на которое вылезают погреться гадюки, перед тем как улечься в спячку», — рассказывает тем временем Василий. Змеи — холоднокровные организмы, они не могут сами регулировать температуру своего тела. Чтобы стать активной, охотиться и размножаться, гадюка должна сначала как следует позагорать, вот они и выползают на пригорки.

Вот, на кочке, поросшей редкой травой, — еще одна. Свернулась на траве, черная, как уголь. Писарев ловким движением поднимает змею на палку, крутит так, чтобы она не добралась до руки. «Сама гадюка на тебя никогда не нападет — вот так, чтобы приползти и укусить. Укус — это только защитная реакция. Сейчас мы ей угрожаем, она вполне может ответить. А вообще, если увидел змею, не двигайся, дай ей спокойно уйти».

По словам Александра, летом гадюки могут уходить от своих болот на многие сотни метров, а иногда и на километры. Спят змеи в пустотах торфяников, в вывороченных корнях, в мышиных или кротовьих норах, ну или забираются в кучи камней.

Вот и еще одна — маленькая, сантиметров двадцать. Писарев берет ее рукой в краге (толстые кожаные перчатки и болотные сапоги выше колена — обязательная экипировка змеелова даже в июльскую жару). «Имей в виду, такие крошки ничуть не менее опасны, чем взрослые». Добычу мы выпускаем — слишком мала, а в мешке у нас уже четыре взрослые особи. «Искусство не в том, чтобы поймать гадюку и посадить в мешок. Настоящее мастерство требуется, чтобы змею найти. Тут важно трудолюбие, внимательность, удача, талант и выносливость. Иногда видишь на песке тонкую полос­ку, понимаешь: так, где-то тут проползла. Или еле слышный шорох в кустах, почти как свист — вжых. Ага, значит, где-то здесь...»

Вечереет, и мы идем к месту ночевки. По пути Писарев рассказывает, как каждый день, вот уже много лет, в серпентарии он вместе с другими коллегами доит гадюк, добывает яд. «Большинство укусов, которые я пережил, — а у меня их около тридцати — получены как раз во время дойки». Интересная работа, задумываюсь я. Представляю, как иду на интервью с экспертом-психиатром, и тут же, прямо в приемной, она впивается мне в локоть. Дальше — отек, лихорадка, боль, ну словно руку держали в кипятке. Через месяц еду в Чертаново, чтобы поговорить с чемпионом мира по боксу, и он, ох черт, вгрызается мне в ногу. Да ну ее к черту, такую профессию!

Люди вот так вот буднично ходят по краю, пока кто-то набирает текст на клавиатуре, вот что я бормочу, пока какая-то птица вдалеке долбит дерево. Как-то, рассказывает мой собеседник, он отловил в лесу большую беременную гадюку и она его укусила: «Это было летом. У нее оказалась куча яда, рука распухла в три раза, надулась. Я решил, что надо сваливать. Вышел на шоссе, тошнит. Машины не останавливаются, думают, что пьяный. Наконец кто-то тормознул — пока доехали до больницы, я обтошнил доброму человеку всю машину, сознание терял. Несколько дней валялся в больнице, давление было 80 на 50».

Сибирский серпентарий, единствен­ный работающий на территории России, основан в Новосибирске в 1989 году. Сегодня здесь живет полторы тысячи гадюк (в клетках по 30 особей), отловленных в местных лесах. Всем пресмыкающимся — от пяти лет, такие особи дают больше яда. МН понаблюдал за процессом дойки гадюк.
Герпетолог садится к рабочему столу — по сути, раковине для стока воды. Справа ящик с подготовленными к дойке гадюками, слева ящик для опустошенных гадов. Дояр пинцетом достает змею, хватает рукой за голову, подносит к обычной рюмке, установленной на специальную подставку. На рюмку натянута полиэтиленовая пленка; герпетолог давит гадюке на голову, та разевает пасть, и специалист ловко «надевает» обнажившиеся зубы на рюмку, прокалывая пленку («Сколько яда змея даст, тоже зависит от того, как ты ее держишь»). Капли желтой жидкости стекают на дно рюмки.

Яд получен, пасть промыта раствором перекиси водорода, змея отправляется в пустой ящик, на свет извлекают следующую... За раз гадюка дает 5–10 мг яда (правда, есть и крупные особи, с которых можно получить все 30). Каждую особь доят не чаще, чем раз в две недели, чтобы она успела восстановиться. Например, на 100 граммов геля от боли в суставах «Випразан», который производит Сибирский серпентарий, нужно 4 миллиграмма яда гадюки. Один грамм яда гадюки, добытый в серпентарии, стоит около 20 000 рублей.

По данным ВОЗ, ежегодно 5 миллионов человек по всему миру получают укус змеи; около 100 тысяч из них умирают. Перед полетом в Новосибирск я, например, читал типичную историю в АиФ: в деревне Труфаново Владимирской области восьмилетняя девочка бегала по двору босиком. Наступила на гадюку — умерла, пока везли на скорой в больницу. «Детям, старикам и склонным к аллергии людям укус гадюки действительно может быть смертельно опасен, — объясняет Писарев. — А вот взрослый здоровый человек, скорее всего, останется жив. Хотя поболеть, конечно, придется. У меня с каждым новым укусом эффект все меньше — это связано еще и с тем, как человек воспринимает укус. Если волнуется, то кровь быстрее разносит яд телу, а еще — выделяется адреналин, гормоны, и отрава срубает сильнее».

Первое, что нужно сделать после укуса, — постараться выдавить или высосать яд. Потом — избавить себя от любой физической нагрузки (лучше всего лечь плашмя) и пить много воды. «Противозмеиная сыворотка может дать худший эффект, чем сам укус. Ее стоит употреблять только под пристальным наблюдением докторов. Мы, например, в серпентарии ни разу ее не вкалывали», — говорит Писарев.

Мы нашли в лесу местечко посуше и возвели «балаган» для ночлега: частокол из палок, сверху — полиэтиленовая пленка. Усаживаемся у костра, Писарев показывает мне фотографию в телефоне. Там точно такой же «балаган», на концах бревен сушатся резиновые сапоги. «Это на юге Приморского края, в 1992 году. Мы тогда ловили щитомордника», — с ностальгией поясняет Писарев. А потом показывает другое фото: на черно-белом снимке человек держит в руках огромную змею, та обвилась вокруг его голой ладони. Змея смотрит на человека, а тот похож на ковбоя, вошедшего в опасный салун, ну или на дрессировщика, закрывшегося в клетке с тиграми. В его позе — азарт и максимальная собранность.

«Это мой учитель — Владимир Бабаш, в руке у него среднеазиатская кобра, ее яд вызывает паралич дыхательного центра. Это самая ядовитая змея из тех, что мы ловили, а еще в этот список можно добавить гюрзу. От гюрзы, кстати, у Бабаша погиб брат Виктор. Пошел на отлов в горы и не вернулся, тело нашли на следующий день», — рассказывает Писарев.

Бабаш — один из самых известных герпетологов и змееловов СССР, глава Каракалинского серпентария в Туркмении, консультант советского кинохита «Змеелов» (1985 год). Сухие палки потрескивают в костре, а Писарев рассказывает: «Я начал писать ему письма еще в школе, просил принять меня на практику, это была моя мечта. А потом ушел в армию. И строчил уже оттуда. И вот под дембель он, наконец, ответил. 1977 год, мне 20 лет. Несколько месяцев стажировался у Бабаша, а потом он позвал меня и говорит: "Ты, конечно, упертый, может, из тебя что и получится, но у меня нет времени с тобой возиться". А я продолжал ловить змей. Как-то, пару десятилетий спустя, приехал к нему в гости. Мы сидели за столом, Бабаш поднял бокал и сказал: "А ведь проглядел я тебя тогда, Саша".

Утром я ловлю свою вторую змею, она извивается в щипцах. Смотрю и думаю: ну чего это я боялся ее всю жизнь? У нее ни рук, ни ног, а своими крючковатыми зубами пусть еще до меня дотянется. А я — человек, одетый в сапоги и приехавший на здоровенной железной машине. Я страшнее!

А Писарев комментирует: «Когда только начинал ловить, нравилось это чувство, я — особенный. Все избегают змей, а я иду к ним сам. А еще это ощущение свободы, воли во время отлова. Ты уходишь на несколько дней, и все в твоих руках — жизнь и улов. И как же хорошо весной, когда природа только просыпается, разливаются ручьи и после зимы появляются первые запахи лета». Где-то под землей гадюки уже спрятались в норы и скоро заснут на зиму. Я лежу в палатке и думаю про дрессировщиков, которые заходят к тиграм в клетке, про гонщиков и их болиды, про скрипки скрипачей. А еще — боюсь ли я теперь змей? Ну, пожалуй, чуть меньше.