Как покорить 3 вершины Гималаев за одну экспедицию и не сойти с ума: реальная история

В 2008 году мне пришла идея за один поход покорить все три вершины (сделать так называемую «Тройную корону»), но осуществить это не по линиям хребтов, проходящих между ними, а подняться на каждую гору отдельно. Подъем на Нупцзе, затем спуск; подъем на Эверест — спуск; подъем на Лхоцзе — и снова вниз.

Базу можно было сделать как раз в Долине молчания. Оставалось найти финансирование. И вот тут возникли проблемы. Возможный спонсор пропал, когда на обсуждении проекта кто-то из совета директоров спросил: «А что будет, если он погибнет? Как это отразится на нас?» Неудивительно, что ни у кого не нашлось ответа на этот вопрос, поэтому предложение замяли. И на четыре года я законсервировал проект. Шанс представился в 2012-м, причем случайно: коммерческий клиент, заказавший восхождение на Эверест, в последний момент пропал, а так как я был уже в базовом лагере и у меня все было готово к экспедиции, я решил, что это шанс замахнуться на «Тройную корону».

Мою решимость поддержал мой старый друг Генри Тодд. Когда я рассказал ему о своем плане, он улыбнулся: «Я думаю, это великолепная идея». Генри поделился информацией, что новозеландец Рассел Брайс в ближайшие дни поведет на Нупцзе коммерческую группу, и его шерпы уже крепят веревки на вершине. Это была прекрасная новость! С готовой страховкой я мог быстро подняться на Нупцзе (7861 метр) и сохранить достаточно сил, чтобы покорить оставшиеся две вершины.

Я зашел к Рассу, чтобы спросить у него разрешение на использование веревок и уточнить его планы. «Да, мои ребята чинят веревки; они работают с ними сегодня и дойдут до вершины. Завтра мы поднимаемся в третий лагерь на Нупцзе, чтобы послезавтра взойти на нее, а потом снять веревки». Я был поражен: «Ты снимешь веревки?» — «Да, — ответил Расс. — Я слышал, что прямо сейчас люди покупают разрешения на восхождение на Нупцзе, чтобы сэкономить и использовать мои веревки. Да пошли они! Ты был единственным, кто был достаточно вежлив, чтобы подойти и спросить, можно ли их использовать». Он улыбнулся.

Я был очень рад, что у меня хватило ума спросить Расса, но теперь времени на восхождение оказалось совсем мало. Я вернулся в палатку, думая: «Господи, завтра я должен подняться отсюда до третьего лагеря на Нупцзе, чтобы еще через день идти на штурм». После периода относительного бездействия я вдруг оказался в шаге от старта экспедиции всей жизни.

Я проснулся в пять утра. После быстрого завтрака взвалил на плечи рюкзак и поднялся по ледопаду до второго лагеря, где пообедал и уговорил услужливого повара помочь мне отнести снаряжение в третий лагерь на высоту 6,8 тысячи метров. Примерно к четырем часам мы добрались туда, где уже находилась команда Рассела.

Рядом с ними разбил палатку Алекс Тксикон из Каталонии — сильный альпинист, поднявшийся к тому моменту уже на восемь из 14-ти восьмитысячников, и все — без кислорода. Я сразу сказал, что у меня нет жилья, и он пригласил меня разделить его палатку.

Мы договорились подниматься вместе. В третьем лагере была по-настоящему веселая атмосфера, потому что помимо Алекса там были клиенты Рассела, которых я довольно хорошо узнал во время пребывания в базовом лагере, когда проходил акклиматизацию. Мы провели отличный вечер всей группой.

Будильник сработал около полуночи, и я приступил к трудоемкой работе по растапливанию снега для получения воды и подготовке всех фляг, что обычно занимает около часа. Наконец мы с Алексом включили налобные фонарики и вышли в темную, холодную ночь. Мы отлично стартовали и очень быстро оторвались от остальных. Солнце взошло около 04:30; это был прекрасный день. Крепильщики сделали превосходную линию, так что подъем шел легко, что меня даже немного огорчило, так как было похоже на обман, но если бы путь на Нупцзе был тяжелым, мне могло не хватить сил на следующие два подъема. Эти мысли крутились в моей голове, пока вдруг веревка не закончилась.

Когда шерпы перестают крепить веревку, обычно они оставляют моток с запасом и оборудование для тех, кто будет завершать подъем, но тут все было не так. У них явно просто закончилась веревка. Скорее всего, они думали, что команда Расса, поднимающаяся наверх, принесет с собой еще, и, возможно, так оно и было, но мы их опередили. И это было большой проблемой.

Мы намеренно облегчили свои рюкзаки, потому что нам сказали, что линия идет до самой вершины. У нас было
только по одному ледорубу, и все. Пришлось импровизировать. Алекс спустился примерно на 30 или 40 метров и отрезал несколько веревок от закрепленных линий, а я нашел старый, искореженный снежный кол, который мы могли бы использовать в качестве подстраховки. Мы договорились, что будем подниматься в альпийском стиле, связавшись веревками. Первым шел я.

С вершины хребта открывался потрясающий вид на южный склон Нупцзе — один из самых больших отвесных склонов в мире. Я чувствовал себя очень уязвимым. Алекс достал отрезанную веревку, чтобы подстраховать меня, если я сорвусь, и отдал мне свой ледоруб, чтобы у меня их было два.

Я отправился в путь. Гребень вершины довольно извилистый и местами довольно крутой, он то поднимается, то опускается. Было уже около полудня, поэтому снег размягчился. Это очень смущало, так как подъем по крутому склону и мягкому снегу не дает чувства безопасности. У меня не было никакой защиты на случай падения, кроме Алекса на другом конце веревки. И тут эта чертова веревка снова закончилась.

Вершина была очень близко, метрах в сорока, и после нескольких мучительных минут я сделал то, что любому, кто занимался альпинизмом, покажется самым безумным поступком, который только можно совершить: я отвязал себя и продолжил путь без страховки. Чтобы добраться до вершины, нужно сделать большой траверс, поэтому я шел боком, пробивая снег и оставляя причудливый след

на девственно белой поверхности, как будто по ней пробирался краб. Я прекрасно понимал, что падение отсюда будет фатальным. Три тысячи метров по прямой. Здесь не было права на ошибку; один промах, и все будет кончено. Мне стало страшно — очень-очень страшно.

Мне казалось, что прошла целая вечность. Снег теперь был очень глубоким и мягким, и я старался не поскользнуться. Внезапно мне стало не по себе. Впервые в жизни на горе я боролся с сомнениями. Я подумал о своей дочери. Она, словно ангел, сидела у меня на плече и уговаривала: «Не делай этого, папа». На другом плече сидел дьявол (вероятно, мое эго) и искушал меня: «Смотри, ты так близко, просто сделай это!» Это был первый раз, когда я испытал настолько реальное ощущение раздвоения сознания.

В конце концов дьявол оказался сильнее, и я решил, что раз уж зашел так далеко, то должен завершить свой путь. Я пополз без страховки все выше и, когда наконец плюхнулся животом на вершину и коснулся ее носом, то решил, что этого достаточно. Я достиг пика, увидел его, прикоснулся к нему. А еще по пути я увидел Эверест, прекрасный огромный Эверест — мою следующую цель для «Тройной короны».

«Как это было?» — спросил Алекс. Я едва мог говорить, но пробормотал: «Хорошо». Я смотрел, как он исчезает за гребнем, а потом, хотя я не мог его видеть, чувствовал его движения через веревку. Я ощущал, как он идет вперед, а потом веревка остановилась. «О, он, должно быть, у снежного столба, — подумал я. — Здесь он должен отвязаться». Прошло несколько минут небытия, и вдруг я снова почувствовал движение веревки. Алекс возвращался.

Он осторожно спустился ко мне и сказал: «Не могу поверить, что ты полез без страховки. Я не отвязывался бы ни за что! Это же...» — Он сделал паузу, не желая говорить слово «сумасшествие», но я и сам понимал, что это было оно.

Группа Рассела по нашим расчетам была не так уж далеко позади, а значит, скоро они догонят нас и появится шанс подняться на вершину с веревками. «Что будем делать?» — спросил я. Алекс задумался, а потом откинулся назад и сказал: «Это был такой волшебный день. Вершина — это ничто».

То, что он сказал, было правильным, и я восхищаюсь им за то, что он смог увидеть это таким образом.

Спустя 48 часов мы с моим старым другом шерпом Дордже уже поднимались на Эверест. После первого дня мы разбили лагерь на южной седловине между Лхоцзе и Эверестом. Враждебное место, где ветер постоянно треплет палатку, но я обожаю его. Уснуть на высоте трудно: вы на взводе от адреналина, вам не хватает кислорода, а маска сдавливает лицо.

Когда вы находитесь там, организм переходит на странный режим дыхания. Вы делаете очень глубокие вдохи — как будто собираетесь нырнуть — и, если вы спите, это даже может вас разбудить. Затем вы, наоборот, начинаете дышать очень часто, после чего вдохи становятся все реже и почти останавливаются.

Когда вы наблюдаете за кем-то, проходящим через эти стадии, кажется, что он перестал дышать навсегда. Действительно, так дышит человек только в двух случаях: на большой высоте или на смертном одре. Я думаю, что это, по сути, одно и то же — организм начинает отключаться. Несмотря на высоту, нам удалось немного отдохнуть, и примерно в 20:00 мы с Дордже начали готовиться к подъему.

Для тех, кто поднимается на Эверест впервые, южная седловина — это сплошной стресс. Вы не только находитесь
в «зоне смерти», борясь за свою жизнь, но и готовитесь к восхождению в полную неизвестность.

Для большинства это кульминация многолетних мечтаний и стремлений, и вот перед ними их цель. На кону стоят гордость, мечта, деньги и жизнь — напряжение может быть почти непреодолимым. Я испытываю огромное уважение к тем, кто отважился подняться туда, к тем, кто достаточно смел, чтобы покинуть относительный комфорт палатки в погоне за своей мечтой. Средства массовой информации часто ругают этих начинающих альпинистов, ссылаясь на то, что они просто покупают свой путь на вершину. Что ж, возможно, так оно и есть, но этот шаг за них никто не сделает, а сделать его дорого стоит.

Мы с Дордже вышли сразу после десяти часов вечера. В ту ночь на Эверест поднималось около сорока человек, что не так много в наши дни. Поскольку мы уходили не первыми, мы могли видеть небольшую змейку налобных фонариков, снующих вдалеке. Но мы двигались быстрее их, и к тому времени, когда мы пересекли ледовый шельф и начали подниматься к Балкону, мы догнали основную группу.

Нас было двое, мы, уверенные в себе и опытные, отцепились от веревки и пролезли мимо этих людей, чувствуя себя единым целым с окружающей средой.

Мы пытались догнать два покачивающихся огонька перед нами, но они не давались. Оказалось, что это был Майк Робертс, мой приятель, чей клиент уехал домой. «Ну и черт с ним, я все равно полезу», — сказал Майк. И вот он поднимался со своим шерпом Мингмой рядом с нами. Это было великолепно — найти там кого-то, кого я знал, кого-то еще, кто поднимался так же, как мы, и мог наслаждаться моментом.

Мы спустились с Южной вершины, прошли траверс, поднялись по ступени Хиллари — и оказались на вершине.
Я посмотрел на часы: было два часа ночи. Мы совершили весь подъем за четыре часа. Это было здорово, один из тех случаев, когда каждый аспект нашего восхождения сработал идеально.

\

Единственным недостатком было то, что было еще темно. «Ты хочешь подождать до рассвета, чтобы сфотографировать вершину?» — cпросил мой напарник. «Дордже, — рассмеялся я, — это же через два часа. Сейчас минус 20, мы замерзнем до смерти! Давайте скорее уйдем отсюда!» Он улыбнулся мне: «Я просто проверял...»

В лагерь на Южной седловине мы спустились, когда было еще темно и небо только начало сереть. Мы залезли
в палатку, и, пока Дордже делал нам по чашке чая, я сказал: «Давай немного отдохнем».

Мы провели несколько часов в спальных мешках, но когда солнце полностью взошло, в палатке стало слишком светло, и я сдался. Вокруг было шумно: люди двигались, разговаривали, звенели и шуршали, надевая и снимая снаряжение. Я не знал, знает ли кто-нибудь из них о том, что я пытаюсь сделать. Я ничего не сказал никому в базовом лагере, не говорил и тем альпинистам, которых мы встречали на пути. Дордже, конечно, знал,
и Генри Тодд, и Рассел, и еще один или два человека.

Я прогнал эти мысли. Мне было чем заняться: у меня оставалась еще одна вершина для восхождения — Лхоцзе.

План состоял в том, чтобы спуститься вниз через Женевский отрог, вернуться обратно, пройдя часть пути до Желтой полосы, а затем подняться обратно в Высотный лагерь на Лхоцзе. Мы хотели быть там к середине утра, чтобы у нас было время поставить палатку, отдохнуть, восстановить силы и набрать воды, а затем около полуночи отправиться на вершину.

Мы были уже в палатке, когда примерно в четыре тридцать пополудни затрещало радио. Это была Гималайская ассоциация спасения, или HRA. Голос просил кого-нибудь помочь пострадавшему, который, по их данным, находился в палатке в нашем лагере. Детали были очень расплывчатыми. Моей немедленной реакцией было: «О нет». Я знаю, что это звучит жестоко, но я всегда старался избегать попадания в такие ситуации, скорее по счастливой случайности, чем по расчету, и я всегда боялся их, потому что никогда не знаешь, чем это может кончиться.

В этот раз в лагере, кроме нас и двух австралийцев, уже уходивших на гору, никого не было, а значит, не было у меня и другого выхода, кроме как пойти и посмотреть, чем я могу помочь. В палатке был шерп и человек, лежащий без сознания на земле. Крупный парень, наверное, метр восемьдесят с лишним. Его звали Ли Сяоши. Я быстро понял, что шерп истощен и полностью обезвожен, поэтому первое, что я сделал, это отправил его вниз.

Первое правило восхождения в горы — любые горы, не только Эверест, — не подвергать себя личной опасности. Он оставался с пострадавшим весь день и помогал, чем мог, но он уже провел немало времени в «зоне смерти», и ему нужно было подумать о своем собственном состоянии. Какая польза умирающему, если через несколько часов его спасатель окажется в таком же положении? Какая польза спасателям, если в итоге придется спасать двоих?

Совсем другой сценарий разыгрался в 2007 году, когда английский альпинист Дэвид Шарп погиб на северной стороне Эвереста. Тогда люди перелезали через тело умирающего, чтобы добраться до вершины и никто не остановился, чтобы помочь ему. В то время этот инцидент широко освещался в СМИ.

Кто-то сказал, что люди должны были хотя бы просто посидеть с Дэвидом Шарпом, пока он умирал, чтобы дать ему немного утешения. Это все понятно, но как долго вы просидите с кем-то на такой высоте? Роб Холл именно так и поступил в 1996 году. Он отказался оставить умирающего клиента на Южной вершине Эвереста и в итоге умер сам.

Это моральная и этическая проблема. Люди переступали через него на пути вверх. Достижение вершины стало важнее, чем спасение чьей-то жизни. Это максимально неправильно, но это отражает все то, что происходит сейчас на Эвересте.

Почему умер Дэвид Шарп? Помимо медицинских причин, что случилось с ним в тот день на склоне Эвереста? Когда восхождение проходит хорошо, на бумаге разница между дорогой экспедицией и дешевой экспедицией очень незначительна. Только когда случается заминка, вы замечаете разницу, потому что крупные коммерческие группы обладают достаточным опытом, чтобы решить проблему: они нанимают опытных шерпов, которые знают, что делают, у них есть большая команда логистов, поддерживающая их, и, что очень важно, они платят огромные деньги, чтобы иметь запасные планы. У более бюджетных фирм ничего этого нет, и, когда что-то идет не так, чаще всего большим фирмам приходится впрягаться, чтобы вытащить из дерьма маленькие. Конечно, они делают это как нельзя лучше, но и для них существует дилемма. О ком они должны заботиться в этот момент: о своих клиентах, которые сами рискуют, или о клиентах нерадивых конкурентов, попавших в затруднительное положение?

Когда мы работаем гидами на Эвересте, мы работаем, пожалуй, в самой опасной рабочей среде в мире, не считая, может быть, дна океана или космоса. Совершая восхождение в Гималаях, я знаю, что подвергаю себя риску и что мои клиенты также подвергают себя риску. Вот почему я считаю, что должны существовать стандарты, которых следует придерживаться.

Но альпинизм открыт для всех, и поэтому любой человек с разумным уровнем физической подготовки и без опыта может подняться на Эверест. Спуститься бывает сложнее.

Я связался по радио с командой, которая, как я знал, была в третьем лагере. Рейчел, врач HRA на другом конце, сказала мне, что мы должны ввести ему дексаметазон — стероидный препарат, предназначенный для противодействия отеку головного мозга и легких — главным опасностям высотной болезни. Однажды я уже давал его обезумевшему шерпу, который в состоянии бреда пытался снять ботинки на высоте 8,7 тысячи метров. Это своего рода чудо-препарат для высотных инцидентов.

В этот раз видимого эффекта не возникло. Солнце уже садилось, становилось очень холодно. Я рассказал HRA о том, что укол не помог, и спросил, что нам делать дальше. «Вы должны остаться с ним», — был ответ.

Первое, что пришло мне в голову, было: «Подождите секунду, я уже на две трети прошел "Тройную корону". Как долго мне с ним оставаться?» Эгоистичная, самовлюбленная, высокомерная — называйте как хотите — часть меня подумала: «Я действительно близок к тому, чтобы сделать что-то совершенно особенное, но застрял в палатке с мистером Ли». Мне стало очень обидно, что я оказался в такой ситуации, но, конечно, я не мог уйти.

Я надел на лицо мужчины кислородную маску и открыл еще один кислородный баллон отчасти для него, отчасти для себя, потому что мне он тоже был необходим. Я завел будильник, чтобы каждые полчаса проверять состояние пострадавшего, потому что обнаружил, что мне трудно оставаться в сознании, как бы я ни старался. Неудивительно, напряжение последних нескольких дней догоняло меня. Звонил будильник, я просыпался, записывал показатели мистера Ли, а затем снова отрубался, чувствуя, как силы покидают меня.

С наступлением ночи наша палатка стала похожа на декорации военного фильма: по всему полу лужи мочи и рвоты, пустые баллоны из-под кислорода, пустые упаковки от лекарств. Повсюду валялся пух, так как мистер Ли рвал свой пуховый спальный мешок. Я не знаю точно, который раз сработал будильник, когда я обнаружил, что его ноги были холодные как лед. Я стянул с него носки и увидел, что пальцы обморожены, они уже стали жуткого серого цвета и на них образовались волдыри. Я начал пытаться согреть их, а ближе к полуночи снова сделал мистеру Ли инъекцию, только на этот раз дал ему двойную дозу, и это возымело действие. Внезапно он вернулся к реальности, конечно, не так эффектно, как Ума Турман в «Криминальном чтиве», но, по крайней мере, он открыл глаза и сжал мою руку.

В тот момент я был уверен, что он выкарабкается, но это оказалось лишь временным облегчением. Около 4 часов утра Ли перестал дышать. Я схватил рацию, но она не работала. В полусне я случайно оставил ее на улице, и в ней замерзли батарейки. Сейчас, как никогда, мне нужна была связь с Рейчел, которая, благослови ее Бог, всю ночь не спала у своего радиоприемника, а я не мог до нее дозвониться. Я не знал, что делать, поэтому вытащил батарейки и засунул их себе в трусы, чтобы отогреть, запустить радио и узнать у Рейчел, как мне быть дальше.

Но что делать, пока батарейки греются? Я вытащил из памяти все, что знал о первой помощи. Боже, я даже не представлял, как утомительно делать искусственное дыхание! Я продолжал накачивать воздухом грудь этого незнакомого мне человека и снова, и снова давить на его сердце. Я не знал, что еще делать, потому что единственное, что я запомнил из курса первой помощи, это то, что нельзя останавливаться, пока не придет кто-нибудь более опытный и не скажет вам, что больше не нужно этого делать.

Наконец я просто рухнул на пол. В этот момент молния на палатке расстегнулась и внутрь заглянул Дордже. Он посмотрел на меня и на мистера Ли. «Кентон, он умер», — сказал шерп.

Эти слова были настолько окончательными, что вернули меня к реальности. Голова мистера Ли все еще лежала у меня на коленях, но было видно, что жизнь ушла из него несколько часов назад. Батарейки отогрелись, и радио заработало. Я объяснил ситуацию, но даже просто произнести эти слова вслух было очень трудно, и я разрыдался. Генри спросил: «Как ты себя чувствуешь? Что ты хочешь делать? К вам идет команда шерпов».

Я был совершенно разбит и раздавлен и сказал: «Генри, я спускаюсь. Это не то, ради чего все это затевалось; это вышло далеко за рамки того, ради чего я совершал восхождение. Попытайся организовать мне место на одном из вертолетов в Британскую Колумбию, — добавил я. — Я хочу домой».

Мы закончили разговор, а потом мы с Дордже сидели там, в дверях палатки, и пили чай, а рядом с нами лежал мертвый мистер Ли. Я посмотрел на Дордже, он посмотрел на меня, и в душу начали закрадываться сомнения. Действительно ли я хочу спуститься вниз? Мы приехали сюда с определенной целью, мы здесь, чтобы сделать что-то значимое. Поднимусь ли я на Лхоцзе или спущусь в базовый лагерь, мистера Ли к жизни это не вернет.

На краю площадки послышался какой-то шум, и я увидел, что кто-то прибыл. Это был Майк Робертс со своим шерпом Тенди. Мы только что были с ними на Эвересте, и оказалось, что он собирается совершить двойное восхождение на Эверест-Лхоцзе.

Его появление стало для меня еще одним знаком. Я решил завершить начатое. Лицо Дордже расплылось в широкой улыбке, и он сразу же ушел в нашу палатку, чтобы приготовить завтрак. Мы договорились, что выйдем через час. Обычно восхождения на восьмитысячники не начинают в восемь или девять часов утра — это слишком поздно, — но в этот раз у меня не было выбора.

Я знал, что после всего того, через что я прошел, это правильное решение. Мне нужно было провести время со своими друзьями, занимаясь тем, что нам всем нравилось.

Дордже был моим большим другом на протяжении восьми лет, а Майк был с нами в 2004 году, когда я впервые поднялся на Эверест. И знаете что? Эти ублюдки даже не дождались меня! Я был измотан, поэтому копался с вещами, а они взяли и ушли. Я сделал фотографию, чтобы припомнить им это позже: на ней Дордже в 50 метрах от меня, а Майк и Тенди вообще уже в нижней части кулуара.

Я крикнул: «Эй, засранцы! Подождите, черт возьми!»

Подъем на Лхоцзе по-прежнему давался мне с трудом, хотя тяжело было не физически. Меня не покидала мысль о том, что я мог бы сделать для мистера Ли больше. И еще я злился: человек погиб на горе, когда его можно было спасти. Мы поднимались все выше и выше, и я заставлял себя сосредоточиться на поставленной задаче. Майк шел впереди, а я шел за ним и всматривался в какой-то необычный объект на пути.

«О боже, это еще одно тело», — неожиданно понял я. Это было тело европейского альпиниста, который погиб несколько лет назад. Трагично видеть тело, оставленное вот так, но спустить его вниз — дело отчаянно трудное. Для этого требуется целая спецоперация большой команды.

Однажды, перед тем как отправиться в Гималаи, у меня состоялся откровенный разговор на эту тему с женой. Я сказал Джазз, что если со мной случится подобное, я бы хотел, чтобы мое тело осталось на горе, я бы не хотел, чтобы кто-то подвергал себя опасности, чтобы спустить этот груз 200 вниз.

Наконец я добрался до вершины Лхоцзе, но обнаружил, что Майк уже спускается. На последней трети подъема ветер усилился — короткое шестидневное погодное окно закрывалось. Базовый лагерь держал нас в курсе событий, и мы знали, что у нас есть время до раннего вечера, прежде чем погода окончательно испортится. К счастью, мы поднялись очень быстро. Мы вышли около 9 утра, а были на вершине где-то после полудня. К тому времени, как я добрался туда, я уже ничего не мог разглядеть, повсюду был густой туман. Это, как ни странно, очень расстроило меня: все говорят, что вид на Эверест с Лхоцзе просто потрясающий, и я хотел увидеть его своими глазами, но в тот день этого не случилось. Я был так расстроен, что начал обвинять мистера Ли, но потом остановил себя. Конечно, если бы мы добрались сюда в начале дня, я мог бы лицезреть этот вид, но кто может знать наверняка?

Самое странное для меня было то, что в тот момент я чувствовал себя не в своей тарелке. Я только что выполнил свою цель, став первым человеком, которому покорилась «Тройная корона», и все же я совершенно ничего не почувствовал. Мы с Дордже обнялись, обменялись несколькими словами и ушли. Я просто хотел как можно скорее спуститься вниз и принести хорошие новости.

Наконец-то с этой чертовой горой случилось что-то позитивное. За последние несколько лет здесь было слишком много плохих новостей: драка между альпинистами и шерпами, очереди и мусор на вершине и, конечно, скандал, вызванный смертью Дэвида Шарпа в 2007 году. В кои-то веки нашлось что сказать хорошего, и я гордился тем, что был частью этого.