«Моя цель, чтобы человек не просто жил рутиной, а задумывался о жизни и менял ее к лучшему»: композитор Никола Мельников о свободе творчества, вдохновении и любви к японскому арту
В одном из интервью вы говорили, что долгое время вам было проще писать музыку, вдохновляясь исключительно негативными эмоциями и только с рождением ребенка вы смогли сделать источником вдохновения радостные переживания. Расскажите, какие именно грустные переживания помогали вам творить?
Их было много. Например, когда началась пандемия. У меня был запланирован концерт в лондонском Альберт-холле. Я должен был там с симфоническим оркестром выступать. Уже даже была готова афиша, но настал Covid и все отменилось. Было очень обидно, но я такой человек, что стараюсь не опускать руки, не останавливаться, а наоборот в подобные моменты творю больше, чем обычно. В итоге, у меня наступил очень плодотворный период, словно я почувствовал более близкую связь с каким-то музыкальным порталом.
То есть так вы выплескиваете негативные эмоции?
Да, я трансформирую их: с одной стороны, не закрываюсь в себе, а с другой, не досаждаю другим людям рассказами о своих проблемах. Просто погружаюсь в творчество и меня отпускает. Всем советую найти себе что-то такое, через что можно избавляться от негатива. Мир тогда станет, мне кажется, немножко чище.
А потом, когда вы слышите или играете музыку, написанную в такие моменты личных переживаний, вы вспоминаете те негативные эмоции, то, что тогда вас травмировало в момент ее создания?
Вы знаете, потихонечку это все забывается и даже когда вспоминаешь, что именно тогда происходило на душе, позитивный результат оказывается сильнее отрицательных предпосылок и, как бы, устраняет ту проблему. Это не уход от нее, а творческий выход. Вообще мне кажется, что вся жизнь — это некий поиск идеального состояния для творчества. Идеального места.
В прошлом августе у вас в культурном кластере «Суперметалл» прошел концерт, вдохновленный сочинениями и письмами Сергея Рахманинова. Когда вы знаете контекст, в котором было написано то или иное произведение, вы чувствуете, что другой композитор переживал, работая над ним?
Вы знаете, я любое искусство люблю воспринимать без лишнего контекста, описаний и синопсисов. Могу только потом уже прочитать, что хотел сказать автор, и сравнить со своими собственными впечатлениями. Угадал я или не угадал? Точнее – понять, насколько мое восприятие совпадает с авторским.
Если говорить о Рахманинове, а он мой любимый композитор, то тут мне был интересен момент его эмиграции: что он чувствовал в то время, когда его вынудили покинуть поместье тети, в котором он творил? Как это сказалось на его творчестве? Я сравнивал это со своими переживаниями, когда меня в пандемию попросили съехать с моей студии, и ощущал, что в какой-то мере все в мире движется по кругу.
Кстати, если говорить о местах написания музыка, я в свое время был в швейцарской Аросе, где как раз Рахманинов работал над своим «Вокализом», и там был концерт, где его исполняли. Помню, у меня было какое-то особое ощущение от того, что я слушаю музыку в том месте, где она была создана. У вас были такие опыты?
Вы знаете, вот конкретно в случаем с Рахманиновым, когда мы работали над документальным фильмом о нем, один из эпизодов мы снимали в его доме-усадьбе, который находится в Тамбовской области. К сожалению, конкретно тот дом был разрушен, но его восстановили и нашли несколько роялей, на которых он играл.
И вот я сел за инструмент, которого касались руки моего любимого композитора, и стал играть, причем начал со своей музыки. В тот момент я ощутил какое-то благословение на творчество. Это было очень здорово.
А когда вы начали писать музыку?
Впервые – в четыре года, но серьезно занялся этим уже где-то в районе семнадцати-восемнадцати лет, на первом курсе Академии имени Гнесиных. Я помню, что просто на мобильный телефон записал какую-то импровизацию и отправил ее девушке, которая мне нравилась. Она это оценила и тогда я подумал, что это интересный, так скажем, мотив писать музыку и вообще почувствовал, что это кому-то нужно, что это для кого-то важно.
Я начал с электронной музыки, которая мне очень нравилась. Каждый день писал какую-нибудь композицию, выкладывал на стену ВКонтакте и мои друзья ставили мне несколько лайков, за что им большое спасибо, потому что продакшн был тогда ужасный – все на скорую руку.
Вам сейчас нравится то, что вы писали в те годы?
Тогда была какая-то свобода, потому что я, прям, дорвался до того, чтобы писать музыку. Сейчас у меня уже выработался определенный стиль, а в то время каждая следующая композиция максимально отличалась от предыдущей. Все в разных жанрах с разными инструментами – просто свободнейший полет, не ограниченный какой-то формой.
Но вы же все равно продолжаете экспериментировать?
Я очень люблю эксперименты. Конечно, мой основной навык – это классическое пианино, но при этом меня всегда интересовали аналоговые синтезаторы и то, как я могу преобразовать звук пианино в электронный. То есть не просто садиться за рояль, а как бы препарировать его. Я экспериментировал с модулярами, с какими-то обработками, заказывал на производствах особые микрофоны – все для того, чтобы выстроить какой-то уникальный сетап, создать фирменное звучание, которое будет узнаваться и с которым можно путешествовать по миру.
А сам процесс написания музыки у вас с годами изменился?
Я всегда пишу музыку через импровизацию. Сажусь за инструмент, нажимаю «Запись» и играю минут 10-15, пока не нащупаю какой-то интересный момент. Только после этого останавливаюсь и уже начинаю работать конкретно над ним. Так что подход не изменился, но сама работа стала более кропотливой и глубокой.
Сейчас в новом альбоме у меня вообще звучит 80 музыкантов. Точнее в реальности их 40, но они играли по два раза и мы наслаивали одну запись на другую. Получилось очень объемное звучание.
Сколько времени писался этот альбом?
Он создавался в разные периоды моей жизни в течение последних девяти лет. Я его писал очень-очень постепенно. Сначала какие-то сольные фортепианные произведения, потом композиции вдвоем с моим другом-виолончелистом, после них – электронные.
В прошлом году я сделал симфонические оркестровки и, когда мы приступили непосредственно к записи, у меня уже было все готово, так что работали четко по часам – по два дня на композицию. Знали, что у нас есть сегодня 12 часов, завтра – 12 и мы должны уложиться.
А почему в качестве визуального сопровождения вы выбрали японскую тему?
Во время путешествия в Японию – у меня там были концерты – я максимально вдохновился местной природой, отношением к людям, их культурой. Я всегда любил японский арт. Так, в Токио есть музей Borderless от команды TeamLab – я думаю, что в плане инсталляций и визуальной части он, наверное, лучший в мире.
Там мне в голову пришло много идей. Я решил в своих экспериментах со сценографией использовать перфоманс японской художницы, обыграть тему цветения сакуры, вплоть до ароматов цветов.
Аудитория классической, в общем-то, музыки готова к таким экспериментам?
Конечно, это раньше люди могли пойти в зал и 5 часов слушать оперу, но сейчас все слишком быстро отвлекаются, хватаются за телефоны. У всех нас СДВГ. Именно поэтому, кстати, музыку сейчас лучше воспринимают в формате синглов – коротких завершенных композиций.
На концерте сегодня тоже нужно давать что-то не только для слуха, но и для других органов чувств, чтобы зрители полностью погружались восприятие происходящего. Выключить свет. Пустить дым. Играть с цветом. Но не так, чтобы это выглядело, как китч, а сохраняя некий минимализм и стиль.
Главное, чтобы человек вышел с представления с каким-то зерном в своей душе, из которого потом что-то должно вырасти. Я думаю, что это вообще одна из моих глобальных задач – что-то оставлять в душе человека, чтобы он не просто смотрел себе под ноги и жил рутиной, а задумывался о своей жизни и менял ее к лучшему.