«Для меня счастье — как оргазм, бах! — и все»: интервью с Сергеем Горошко о том, что такое хорошо и что такое плохо

Все началось с «Короля и Шута» и моего старшего брата, который таскал меня на концерты, а когда мы уезжали в деревню, скачивал их видосы и показывал мне ночами. Больше всего мне нравился барабанщик «КиШ» Поручик, и я жутко влюбился в барабаны. Первую ударную установку собрал из кастрюль, а потом классе в 6–7-м чуваку из параллельного класса подарили гитару, и мы решили поехать на репетиционную базу. Включали Linkin Park в колонке и, ничего не умея, старались попадать в музыку. У меня где-то есть видео, это просто кошмар. В общем, мы бросали себя в обстоятельства и учились. Первая песня, которую полноценно сыграли, была Just Dance Vanilla Sky. Потом пошла Nirvana, группа начала увеличиваться, стали выступать, где получалось. Играли как-то даже на разогреве у Александра Пистолетова — может, помнишь, был такой фрик, который голым пел?

«Гарри Поттер и узник Азкабана». Это был первый фильм, на котором я по-настоящему испугался. Мы смотрели его в IMAX, и я прятался в свитер.

Только по работе, но вообще я этот ритуал с попкорном разлюбил.

Театр — это другое, хотя я так думал не всегда. Когда выпускался из театрального, даже писал работу о том, что для меня между кино и театром отличий нет — выкладываешься одинаково, только зрителей меньше. Я ошибался. Театр — это про человеческую энергию. Чем дальше будут уходить технологии, тем более актуален он будет. Людей в кино, думаю, заменят цифровые аватары, как только они станут дешевле, чем живые актеры. На сцене же всегда будет человек. Для меня настоящий артист — это проводник. Когда он выходит на сцену, происходит волшебство, и это не про навыки типа «профессионально заплакать». Видно, когда ты профессионально плачешь, а когда оно прилетело само, и ты заплакал — это абсолютно разные вещи. Это как с любовью. Нельзя захотеть влюбиться. Оно само тебя находит.

Конечно, ну а что у нас еще есть, кроме голоса и тела? Как правильно сказал Бурунов, «мы — торговцы воздухом».

Для «Этерна» пришлось набрать 9 килограмм мышц за месяц. Каждый день в зале. Так старался, что поясницу бахнул и два дня не мог ходить, только лежал.

Для «Содержанок» я распух, но не от мышц – хотелось, чтобы у героя была такая настоящая морда. Но это была моя личная инициатива. Хотелось иначе выглядеть в кадре, не худое, вытянутое лицо, а новый образ.

Да, театр – это совсем иной институт. Но там нередко приходится ломать себя по-другому. Как-то мы поздравляли нашего педагога по танцу отдельным номером с такой животной энергетикой. Мы крутили двухметровые палки из бамбука, и вот я в центре, бью об пол этой палкой, а ребята вокруг все эдак страшно рычат: «кхеее»... Начинаем медленно расходиться, меняется музыка и мы должны как бы вплетаться в кругу друг в друга. И тут я смотрю на свою руку, а у меня мизинец смотрит под прямым углом к ладони. Я убираю руку за спину, начинаю кричать, как будто так и задумано, и убегаю на хрен со сцены. До сих пор не пойму, в какой момент я сломал этот мизинец.

Никто ничего не понял, пока я уже на фуршете после спектакля из травмпункта не появился, весь перебинтованный. Травмы разные бывают. Когда мы с командой уже открыли свой театр, мы там сами делали декорации, для которых палеты с помоек воровали, и я там пробил себе ногу. Наступил на гвоздь.

В институте экстремально быстро тренируешь его. Когда я только пришел, очень жалел, что раньше ничем всерьез не занимался. Был вообще нулевый, а там понеслось – танец, акробатика, фехтование... Помню, у нас было упражнение: надо было час на месте крутиться, расфокусировав взгляд. Кажется, что это нереально – пару раз крутанешь и упадешь, но нет – реально.

Или был спектакль по Маяковскому, где все начиналось с того, что я сидел на стуле спиной к залу час двадцать. И все это время ты не имеешь права шевелиться, а потом каждое движение до секунды выверено. Физически – невыносимо сложный спектакль, я каждый раз после него выжатый был.

Я стараюсь этого избегать. Потому что, если ты башкой что-то себе вообразил, то потом видно, что ты это делаешь по задумке, но бывает что-то само приходит. Например, вы с режиссером сели, взяли сцену, что-то пробуете, а потом в какой-то момент раз – что-то включилось. И он тебе «ой, здесь клево хромота получилась», например. А она сама – ты ее не придумал, пошел, не надеясь на какой-то эффект, а тут оп – и нате. Вот это, конечно, самое ценное и самое рабочее.

Наш театр — Fulcro — переехал в Израиль, и я провел там с ними три месяца. В Питере взрыв интереса к нам был после «Майора Грома» (фанаты по 30–35 раз на одни и те же спектакли приходили). В Израиле же нас не знают, но на первый же спектакль все билеты были раскуплены. Это, конечно, шок, а еще гордость, радость и любовь.

И счастье. Для меня счастье — как оргазм, «пам!» — и все. Нельзя быть в постоянном состоянии оргазма. Ты никогда не поймешь, что такое хорошо, пока не узнаешь, что такое плохо. И не поймешь, что такое плохо, если тебе все время хорошо. После тяжелой тренировки выпить стакан воды – это же совсем другое, чем если просто воду попить.

Чтобы познакомиться с историей «Содержанок», я до начала съемок отсмотрел весь материал, так что присоединился к проекту уже подготовленный. Но и до утверждения на роль о проекте, конечно, много слышал. Мне кажется, все знают этот сериал!

Моего героя зовут Влад. Я бы назвал его «человеком-идеей», который пытается в одиночку что-то изменить в этом мире. Он тотально одинок и нелюдим.

Я на зеленке пару раз снимался, и это не то. Даже, когда ты рулишь, а машина стоит на месте – это уже не то. А тут вообще – куча зеленого полотна. Это нелепо же. Когда ты просто в зеленом обтягивающем костюме, а тебе надо делать вид, что на тебе доспехи и ты спасаешь планету. Причем верить в это, а ты смотришь и веришь. При этом у тебя ничего, кроме лица, нет, все остальное будут рисовать.

Да, в том же «Форсаже» нарисовали ушедшего Пола Уокера, а в «Терминатор. Генезис» молодого Шварценеггера. Это, на мой взгляд, ужасно все. Для меня вообще самое важное и интересное в любом проекте – это живые люди, с которыми работаешь. По сценарию непонятно, что получится в итоге, пока не поговоришь с режиссером, с продюсером, и не узнаешь, кто еще будет сниматься. Если даже взять какие-то великие фильмы и спустить их до уровня сценария, там будет просто сухой текст и пока его не переработают актеры, режиссеры и так далее, он не станет шедевром.

Операторы, осветители, звукорежиссеры, сценаристы... Очень многие уехали. Но больше всего, мне кажется, уехало сценаристов. Как повлияет на те фильмы, которые мы будем смотреть, можно будет прочувствовать только через год-полтора. Любой кинопроект – это долгое производство.