«Мачеха лишила меня девственности в 12 лет»: история американца, пережившего насилие

Мы только что вернулись из ресторана Бимини Боба, где я заработал рекордное количество очков в соревновании по бросанию колец, за которым мой отец наблюдал, по обыкновению накачиваясь пивом. В тот вечер он явно перебрал, и я волновался, довезет ли он нас домой, не угодив в аварию, и потому включил в машине радио — громкая музыка должна была помешать ему заснуть за рулем.

Кое-как мы добрались до дома, и он отправился спать наверх, оставив меня с ней на кухне наедине. Мы обсудили игру в кольца, она подшучивала над моими внезапно открывшимися способностями. В свои 40 с небольшим она была вполне успешна, занималась бизнесом или чем-то там. Она вытянулась на стуле, ее песочного оттенка блондинистые волосы были зачесаны кверху и образовывали над головой подобие шара.

Когда разговор иссяк, она вдруг обняла меня — сильне­е, чем обычно. Я машинально обнял ее в ответ. Через несколько секунд она посмотрела мне в глаза и поцеловала в губы. От нее разило спиртным и какими-то резкими духами, и я немедленно начал задыхаться. В доме стояла мерт­вая тишина. Я растерялся и не мог пошевелиться — кто-то впервые поцеловал меня в губы. Мои руки висели плетьми вдоль тела, она взяла их и положила себе на грудь. «Тебе нравится?» — спросила она. Я не знал, что ответить.

Ни она, ни я не обсуждали произошедшее. Но это случалось вновь и вновь. Как только она заставала меня одно­го, она заигрывала со мной, а затем запугивала.

Так я поверил, что сам виноват в том, что происходит, и постепенно перестал отличать реальность от той лжи, которую она вбивала в мою голову.

Через несколько месяцев после того поцелуя она лишила меня невинности. Это произошло, когда мы ночевали в нашем обшарпанном летнем домике. Был поздний вечер, слишком рано, чтобы идти спать, однако они с отцом напились и удалились в спальню.

Позже я услышал под своей дверью какой-то шум, вышел посмотреть, что происходит, и увидел ее на пороге спальни. Никого из братьев поблизости не было. Она вошла и начала меня целовать, затем залезла в пижамные штаны и вытащила мой пенис. Она дотронулась до моих гениталий впервые, и поначалу я даже не понял, что происходит. Она стащила с себя трусы и засунула пенис в себя. Мне было холодно и как-то странно, что было дальше, стерлось из памяти: я не помню, кончил ли я. Никакой интимности, а тем паче близости с ней я не чувствовал — только неловкость. Когда все закончилось, она вернулась к себе, а я поплелся в кровать, где и промучился от стыда, пока не заснул.

Это продолжалось три года. На людях она играла роль крутой и классной отцовской подруги. Она играла со мной и моими братьями, постоянно твердя нам, что она на нашей стороне, что заступится за нас перед отцом, что бы мы ни натворили. Она изо всех сил притворялась нашим другом.

Моя жизнь вошла в штопор. Тогда я не отдавал себе в этом отчета, но у меня появились все признаки депрессии. Я не мог сосредоточиться на уроках и частенько пропускал школу, стараясь как можно больше времени проводить в доме моей родной матери, где часами сидел за компьютером. Я учился все хуже и хуже, и в седьмом классе учителям пришлось оставить меня на второй год.

Поэтому я старался избежать каждой поездки туда, как только мог. После того как мне исполнилось 15 и она стала наконец моей законной мачехой, я начал понимать, что происходит.

Она начала волноваться, что грязные подробности наших отношений выплывут наружу. Поэтому секс постепенно из них исчез — остался абьюз, психологическое насилие и манипулирование. Когда я купил новый костюм для работы, она «случайно» облила его отбеливателем, а однажды, спрятавшись за мою машину, обвинила меня в том, что я наехал на нее, когда тронулся с места. Она транжирила деньги с отцовского счета, так что их постоянно не хватало. Когда я закончил колледж, она подарила мне карточку, на которой лежал их общий с отцом подарок, но тут же забрала ее назад под предлогом того, что эти деньги как раз покроют выплаты за мою машину, за которую я якобы должен с ними рассчитаться.

Все свои поступки она оправдывала перед отцом заботой о моем же собственном благе, а когда видела мою растерянность и подавленность, начинала увещевать, что я должен, наконец, повзрослеть и начать вести себя как мужчина.

Я не хотел с ней связываться, мечтал, чтобы она оставила меня в покое, но не мог заставить себя рассказать обо всем отцу, братьям, школьным друзьям и даже своей родной матери.

Я слишком рано научился вести двойную жизнь. Это произошло, как только она впервые меня поцеловала.
На людях я был обычным мальчишкой, популярным у сверстников, но стеснительным с девочками, увлекающимся кино и компьютерами. Но иногда по ночам я ощущал себя взрослым, который хранит страшну­ю тайну. Хотя до конца я не осознавал происходящег­о. От одной только мысли о нем меня охватывал паралич. Паралич страха.

Согласно исследованию 1990–1997 годов, результат­ы которого были опубликова­ны в Journal of Adolescent Health, каждый шестой мальчик в Америке подвергался сексуальному насилию до достижения совершеннолетия. Авторитетный медицинский журнал JAMA указывает на то, что эта проблема «недоисследо­вана, недовыявлена и недооценена».

Когда я начал исследовать собственную травму, я был разочарован малым количеством информации, которую мне удалось найти по теме.

Оказалось, что исследователям чрезвычайн­о трудно найти добровольцев для участия в программах по изучению последствий насилия. Обнаруженные мною истории 16 мужчин, участвовавших в исследовании 2008 года, были похож­и на мою собственную. Все жертвы боялись признатьс­я своим родным и хотели лишь одного: поскорее забыть то, что с ними произошло. Хранить молчание казалось им более мужест­венным, чем рассказать о полученной травме.

Лично я прятал эти воспоминания так далеко, как только мог. Я покинул дом, устроился на работу. Вскоре я получил место редактора в национальном агентстве новостей. Я не зависел от родителей и, как мне казалось, от своего прошлого, поэтому сохранял, как мог, контроль над своей жизнью. Я заводил романы, но, оглядываясь назад, понимаю, что никому не давал себя контролировать. Я присвоил себе право единолично определять, как будут развиваться отношения. Как только они заходили слишком далеко и перерастал­и во что-то по-настоящему серьезное, я безжалостно их обрывал.

Я очень редко вспоминал о детской травме. Но иногда она напоминала о себе — как тогда, когда мы готови­ли репортаж о деле учительницы Дебры Лафэйв, которая летом 2004 года вступила в сексуальные отношения с 14-летним подростком. Один из моих коллег прокомментировал эту историю, когда мы сидели на редколлегии: «Счастливчик он, этот парень».

Мужчины-педофилы, в свою очередь, получают более строгое наказание, более длительные сроки заключения. Та же Лафэйв получила три года домашнего ареста плюс шестилетний условный срок.

Последствия насилия проявляются у детей по-разному. По одним сразу же видно, что с ними что-то произошло, другие внешне не меняются, и только спус­тя годы обнаруживают расстройства поведения. Несмотря на проблемы и депрессию в средней школе, к концу обучения я выглядел вполне обычным благополучным подростком. Я никогда не употреблял наркотики, но полюбил адреналин.

Однажды я поднялся в воздух с профессиональным пилотом, который выполнял трюки на небольшом самолете. В воздухе у нас полетел двигатель. После аварийной посадки пилот изумился: «Никогда не встречал никог­о, кто в подобной ситуации не испугался бы, а ты был на удивление спокоен».

Я пытался взойти на одну из гималайских вершин, но из-за проблемы с легкими вынужден был прекратить восхождение. Эта неудача повергла меня в депрессию, хотя обычно люди спокойно реагируют на подобные вещи.

От своей девушки я требовал, чтобы она не досаж­дала мне своим сочувствием, поэтому вместо того, чтобы вместе пережить трудный период, мы расстались.

Более чем два десятилетия спустя после того, как мачеха впервые до меня дотронулась, я начал курс психотерапии. Участились периоды обострения депрессии, они стали более долгими и интенсивными.

История моих взаимоотношений с девушками, все разрывы, произошедшие по моей инициативе, показывали, что я всегда действовал по одной и той же схеме, избегая любой близости. За год я ни разу не упомянул об абьюзе во время сеансов. И даже когда мой терапевт спрашивал, за что я ненавижу мачеху и почему не общаюсь со своей семьей, я молчал.

А потом меня прорвало.

Это был первый раз, когда я вслух произнес то, в чем боялся признаваться даже самому себе.

Я признался психотерапевту, что мачеха насиловала меня десятки раз. Я затопил его кабинет слезами, оплакивая годы стыда, ярости и сожалений. Пока наконец он не обнял меня со словами «это не твоя вина».

Когда в тот день я вышел из его кабинета на оживленную улицу, был полдень. Я чувствовал себя потерянным и одиноким, обнаженным среди наглухо застегнутых людей. Я махнул проезжающему мимо такси и отпра­вился к подруге, на диване которой часами выплакивал все свое горе. Но готового решения проблемы у меня не было — я не знал, как буду из всего этого выбираться, как преодолею барьер избегания близости.

Я был подавлен необходимостью принятия того, что со мной произошло. То, что я произнес все эти ужасные вещи вслух, вдруг сделало их реальными. Терапия продолжалась еще год, несмотря на то, что нам приходилось общаться по телефону из-за моего переезда в другой город. Но когда я закончил терапию, я по-прежнему не мог рассказать родным о произошедшем со мной. Однажды я чуть было не признался сестре: я приехал к ней во Флориду, но когда мы пошли обедать и она спросила, как у меня дела, я как будто превратился в ледяной столб.

Взрыв моей бомбы произошел в конце 2017-го. Я встречался с одной женщиной целый год и уже подумывал о том, чтобы на ней жениться. Она, по стечению обстоятельств, была психотерапевтом, и я чувствовал, что смогу ей открыться.

Я был счастливее, чем когда-либо: мы придумывали друг для друг­а смешные прозвища, мы даже планировали завести детей и уже назначили дату официальной помолвки.

Но затем у меня не заладилось на работе. От нас ушел крупный рекламодатель — рекламную кампанию для него разрабатыва­л я, а затем я рассорился со своим бизнес-партнером. И сделал то, что привык делать всегда, когда что-то шло наперекосяк: забил на свою жизнь. В подвернувшейся командировке я встретил женщину, с которой когда-то был дружен. Непонятно, каким образом, но после ужина мы оказались в моем номере. Мной руководило неодолимое желание испортить свою жизнь еще больше. Я никогда не изменял своей невесте и после 30 секунд секса (мы даже не поцеловались) запаниковал. Я оттолкнул девушку, натянул штаны и выпроводил ее из номера.

Разумеется, я мог промолчать. Но я обо всем рассказа­л своей невесте. Мы старались вдвоем пройти через это, отчаянно старались все забыть. Через месяц я устроил ей пышную вечеринку. Она даже сказала, что влюбляется в меня снова. На следующий день я уехал в очередную командировку. Моя невеста позвонила и сказала, что уходит от меня. Я бросил все и рванул домой. Но когда я вернулся, было поздно: от ее вещей в моем шкафу не осталось и следа.

В последующие за разрывом месяцы я чувствовал себя раздавленным. Я съехал с квартиры, все валилось из рук. Но затем вдруг осознал, что эта сильнейшая депрессия может стать катализатором перемен. Я нашел в себе силы вновь пойти к врачу — три двухчасовые сессии в неделю, горы книг и журналов об отношениях и абьюзе, в которые я зарывался ежедневно.

Я наконец смог говорить о своей травме с семьей и друзьями. После того как я почувствовал их поддержку, мне стало значительно легче. Солидарность с другими жертвам­и, которые также нашли в себе силы говорить о пережитом, придают мне сил и помогают излечиться. Самую большую поддерж­ку я получил от своей родной матери. И сегодня я чувствую близость со своей семьей больше, чем когда-либо.

С семьей, но только не с отцом.

Через неделю после возобновления терапии я позвони­л ему. Глотая слезы, я сказал, что ему нужно немедленн­о приехать в Нью-Йорк, но не сказал, зачем. Мы встретились в кабинете у моего доктора. Мне понадобились все мои силы, чтобы начать говорить.

Я рассказал отцу обо всем: как его жена лишила меня девственности, как издевалась и манипулировала мной все эти годы.

Мой отец застыл в кресле. Он раз за разом повторял одну и ту же фразу: «Мой мир перевернулся». Затем наступил черед его признаний: его брак был несчастливым, жена не уважала его. Они даже спали в разных комнатах и фактически жили каждый своей жизнью, хотя и оставались под одной крышей. Он уже давно не любил жену и задумывался о разводе.

Меня захлестнула волна надежды. Наконец-то восторжествует справедливость — не та, которую обретают в зале суда, но моя семья наконец-то получит шанс на выздоровление. Я освобожусь от груз­а своей травмы и потихоньку восстановлю отношения с отцом — мы фактически начнем все заново.

Увы, сближени­я с отцом не произошло. Он развелся. В свои 69, измученный одиночеством, он опять начал работать — открыл бар, откуда возвращался еще боле­е несчастным. Моя мачеха винила в произошедшей с ним перемене меня. Она так и не призналась в своей педофилии, хотя и консультировалась с адвокатом по поводу возможного уголовного преследования. Она также помогала отцу с бизнесом, так что исключить ее из свое­й жизни для него оказалось труднее, чем он думал. Год спустя после развода она вернулась в отцовский дом.

Последний раз я видел отца несколько месяцев наза­д. Он согласился принять участие в сессии со мной, моей сестрой и ее психотерапевтом.

Мои братья и я решились поставить пере­д отцом ультиматум: мы его люби­м, но не можем терпеть боле­е его жену в нашей семье. Пока он не расстанется с ней, мы прекращаем всяческие контакты с ними обоими.

Он попросил нас прийти на его день рождения и хотя бы иногда в будущем, по праздникам, иметь возможность с нами увидеться. «Она мог­ла бы уехать куда-нибудь на пару дней, а вы бы пришли со мной повидаться, — предложил он. — Вам ведь даже не нужно было бы с ней встречаться».

Я постаралс­я объяс­нить ему, почему это невозможно. Но к концу этой встречи стало ясно, что он выбрал ее, а не нас. По его мнению, произошедшее касалось только меня и его жены, но его как бы и не затрагивало. Мы обнялись на прощание, и я вышел из кабинета. Выглядело это так, как будто мы с отцом расстались навсегда.

Пока я рос, моя семья игнорировала происходящие внутри нее ужасные вещи. Мой отец предпочел продолжать жить с закрытым­и глазами, он притворилс­я, что никакой катастрофы не произошло. Но я слишком долго молчал и больше скрывать свою боль не намерен.

Надеюсь, мой опыт поможет кому-то пережить похожую травму. Спустя двадцать лет я наконец осознал, что в случившемся со мной в детств­е не было моей вины, и, как и каждая боящаяся говорить жертва, в действительности я не один.