Самая жестокая и страшная тюрьма США: как живут и тренируются заключенные в Синг-Синг

Каждое утро, готовясь выйти во двор, я нервничаю. Десять лет назад я был в тюрьме Грин-Хейвен, штат Нью-Йорк, планировал поработать с грушей. Рядом оказался какой-то парень со знакомым лицом, он занимался спортом в армейской куртке и спокойно поприветствовал меня, подняв руку и полуобняв. Едва я отвернулся — шик-шик-шик-шик-шик-шик — шесть уколов заостренным куском проволоки в бок, под руку. Все произошло слишком быстро, чтобы почувствовать боль. Мои мысли разрывало:

А потом пришла боль. Стало невероятно сложно дышать. К своему стыду, я упал на руки охраны. Они отнесли меня в лазарет, потом переправили в больницу, где доктора залатали мое дырявое легкое. Так устроено тюремное правосудие.

В 2001-м на бруклинской улице я сделал с его другом то же, что он пытался сделать со мной на тюремном дворе. Застрелил его. Ему было 25, мне 24. Мы дружили, потом враждовали, жизнь ведь штука быстрая и изменчивая. Ты торгуешь наркотиками, борзеешь, тебе начинают завидовать, вы пересекаетесь на стрелке, один другого валит. Пренебрежение убийством поднимает твой статус в этой субкультуре. Рецепт на лекарство от подобного дерьма мне в итоге дал судья: от 28 лет до пожизненного за убийство и торговлю наркотиками.

Мне теперь 44 года. Я мудрее, трезвее, дважды женат и дважды разведен, амбициозен и одинок. Я живу в камере почти 20 лет, я словно растворен в себе. Я, я, я. Мне помогает журналистика. Я рассказываю. Я сопереживаю. Я пишу. Я публикуюсь. И мое дело не подлежит рассмотрению комиссией по условно-досрочному освобождению до 2029 года. У меня депрессия, я это понимаю. Но я отказываюсь от любых антидепрессантов — боюсь, что они подавят мои творческие способности. Баланс я нахожу в эндорфинах. На настоящий момент занятия спортом больше нужны для моих головы и сердца — в основном это свободные веса, гимнастика, бег.

По большому счету поддержание себя в форме нужно, чтобы быть наготове, но не до такой степени, как в медиа любят показывать это. Так же как и мужики на воле, большинство осужденных занимаются спортом, чтобы испытать это приятное чувство усталости, выпустить фрустрацию и подавить беспокойство. Ирония вот в чем — чтобы оставаться здоровыми, мы должны заниматься спортом в самой нездоровой части тюрьмы, там, где и происходит большинство случаев тюремного насилия. Во дворе.

Сегодня понедельник, и я готовлюсь заняться обычным комплексом упражнений на спину с ребятами Рыжего. Рыжий — легендарная личность в пенитенциарной системе штата Нью-Йорк. Дэниел Коннелли, он же Рыжий, 45 лет, сел, когда ему было 19, отбывает срок от 40 лет до пожизненного за двойное убийство.

Его репутации добавляют веса мифические истории о боях вроде того что произошел в даннеморской тюрьме Клинтон. Компашка пуэрториканцев наехала на Рыжего, едва он закончил свою ежедневную тысячу отжиманий. Ребята зарядили ему в рожу ледорубом, а Рыжий вытащил его из прорванных щек и погнался за ними. Или тоже вот во дворе был случай, когда Рыжий и его приятель лежали в наручниках лицом вниз, а неподалеку от боли орал мужик по поводу откушенного носа. Охрана рыскала по двору:

На самом деле Рыжий был тут ни при чем, но все в Синг-Синг — от начальника тюрьмы до последней шестерки «Бладз» — знали, что он напрочь поехавший. С рельефной мускулатурой, лысой башкой, безумными глазами, глубоким голосом — во дворе Рыжий напоминает лающего от радости пса. Но покажи ему страх, и он разорвет тебя.

Рыжий относится к своему тренировочному партнеру Заку как к младшему брату. Зак всегда приходит в Яму, и Рыжему это по душе. Иногда Зак ведет себя чересчур мягко, когда другие спрашивают про веса. Рыжему это не нравится.

«Йо, тебе нужен 185-фунтовик сейчас?» — спрашивает черный парень по кличке Мёрдер, то есть Убийство.
Зак колеблется.

«Да, сейчас понадобится, — отвечает Рыжий Мёрдеру и поворачивает голову к Заку: — Завязывай с этим дерьмом!»

За пару мгновений до того, как охранник закроет дверь в Яму, подваливают Ничтожный Мэтти и Албанец Вэл.
«А вы, парни, где были? — интересуется Рыжий. — Члены друг у друга сосали?»

У нас нет весов для разогрева, поэтому начинаем сразу основной комплекс: тяга в наклоне со 185-фунтовой штангой (блины к ней приварены, так что фиксатор не нужен), тяги с гантелями (на 80, 90 и 100 фунтов), махи 30-фунтовой гантелей и мертвая тяга с 225-фунтовой штангой. Веса сравнительно небольшие, потому что у нас всех проблемы с поясницей — и спать, и сидеть нам приходится на нарах, прикрытых лишь тонкими матрасами, стульев в камерах нет. А затем обратные подъемы на мышцы кора.

Рыжий держит пятки Зака, его таз у вершины наклонной скамьи, он поднимается и опускается. Рыжий высовывает язык и делает движения, будто лижет задницу Заку, а затем смотрит на меня с безумной улыбкой во все зубы.

Комплекс упражнений Рыжего примерно такой же, как его характер: сплошь оскорбления, куча гомофобных шуток. Черные парни скалятся на это, но Рыжему насрать. Он ирландский пацан из Бруклина, он рос в окружении этих черных людей и провел почти всю взрослую жизнь с ними в тюрьме.

Рыжий слышит, что Мэтти недоволен стараниями Вэла. Рыжий выплевывает: «Он не нас обманывает. Он себя обманывает!» Бакошек Аллан, он же Бокс, говорит Рыжему: «Черт, да ты жесток, мой милый».

Сила парней Рыжего не только в весах, которые они тягают, но и в его своеобразной жесткой любви. Все они воспитали характер, помогая друг другу, даже если это пришло в процессе пытки над собой: «Поднимай, твою мать! Поднимай, сука! А ну вверх!» Я завидую лидерским качествам Рыжего, его ментальной мощи и мотивации — это человек, который увидит комиссию по условно-досрочному, когда ему будет 60.

Но, видит Бог, дело еще и в тщеславии. Я отказываюсь отпускать самого себя. В отличие от Рыжего, скорее всего, я выйду отсюда, когда мне будет около 50, если, конечно, губернатор за какие-то заслуги не решит выпустить меня раньше. Недавно я делал положенный телефонный звонок — маме. Она ворчала на тему того, что мне обязательно надо есть яблоки с кожурой, потому что в них есть ликопин, и еще, что она мне отправила ящик свеклы, выращенной компанией из какого-то реалити-шоу про бизнес. Я благодарю маму, а затем мы как-то подходим к теме моего освобождения. Я уже умру к тому времени, говорит мама, но ты должен быть здоровым, чтобы хорошо выглядеть. «Мужчины с возрастом выглядят лучше», — говорит мама в трубку. У нее болезнь Паркинсона, поэтому трубка колышется в ее руке, и я слышу в ухе: бах-бах-бах.

Надо признать, я мотивировал себя и более краткосрочными вещами за эти годы. Например, супружескими свиданиями. Я познакомился с умной и забавной блондинкой из Калифорнии на одном из сайтов со знакомствами для заключенных. У девчонки вольная натура, и она была достаточно сумасшедшей, чтобы выйти за меня, пока я в тюрьме. Свидания проходят в районе тюремной стены в таких специальных модульных блоках. Представь скромные двухкомнатные апартаменты — дешевые, но милые, особенно с точки зрения чувака, который спит недалеко от унитаза.

Перед моим первым супружеским свиданием я качался как сумасшедший. Тем утром я прибыл в блок для подобных встреч раньше нее. Там я увидел здоровенное зеркало. Напомню, годами я наблюдал себя исключительно в зеркале душевой размером 25 на 30 см. Так что я снял одежду и начал играть мускулами, нагибаясь, разгибаясь и разглядывая свои банки. Бедной девчонке пришлось соревноваться с зеркалом целых 48 часов. Наверное, теперь понимаешь, почему с этим браком не выгорело.

Доминиканка из Бруклина, моя вторая жена, была еще безумнее. От любви до ненависти у нас был один шаг. Мы ссорились, и она проклинала меня пулеметной очередью на испанском. Так получилось, что я заставил ее ждать перед нашим последним супружеским свиданием из-за того, что не мог сдать необходимый анализ мочи на глазах охраны. Я знал о проверке, выпил море воды, но нервы не давали расслабиться. Братаны в соседних камерах сдали свои анализы, а я их задерживал. Парни облизывали зубы и смотрели на меня с недоумением: «Обалдеть! Белый парень, ты заигрался. Тебя киска там ждет, вообще-то!» Я не смог сдать анализы за положенные три часа, и свиданку отменили, моя жена ушла. В итоге мы разошлись. Я один и, честно говоря, чувствую облегчение. После этого случая я не просил о встрече с психиатром. К тому же он не может выписать мне ксанакс. Так что я тренируюсь.

Вторник — день кардиотренировок. Из окна я вижу туман и дождь над Гудзоном. Для меня это отмазка: можно пропустить тренировку во дворе и остаться в камере, в безопасности. Я одновременно чувствую облегчение и депрессию. Это ощущается в шее, затылке, щеках, нутре. Я чувствую себя и бездельником, и занятым одновременно. 9 утра. Я знаю, что, если выйду наружу и позанимаюсь, депрессия испарится. Я говорю охраннику: «Разрешите пробежаться по двору».

Прохожу детектор металла и вижу Ничтожного Мэтти передо мной на дорожке вниз, с нее видны лодки и скалы вокруг реки на мили и мили вперед. «Сладкая пытка» — так однажды кто-то из заключенных назвал этот вид.

Сверхбдительность теперь наша неотъемлемая часть. Я спрашиваю Мэтти, чувствует ли он тревогу, находясь во дворе — ему крепко порезали лицо здесь пару лет назад. Он объясняет мне, что практикует сиддха-йогу и медитирует часами, так что тревоги нет. Но ему все равно дерьмово. Он тут 20 лет, выучился на магистра в заключении. Он хочет свалить отсюда. Мы видим Рыжего, как всегда первого в Яме. Он без футболки, на его груди блеклая тюремная татуировка — кельтский крест и клевер, обернутые словами Irish pride («ирландская гордость»).

Справиться с моим помогает бег. Сегодня я занимаюсь с Майки Би: Майкл Браун, 34 года. В 21 он выстрелил в какого-то чувака снаружи клуба на Манхэттене и получил 16-летний приговор за убийство. Он тренируется дважды в день, я так не могу. Его выпустят через месяц — вот его главная мотивация. Мы бежим по дорожке с черным покрытием, через трещины в нем растет трава. Площадка используется для американского и европейского футбола, сюда приходят расслабиться и покурить.

Мы пинаем на обочину бычки и протискиваемся через толпу спорящих мужиков: все они хотят быть следующими в корявой клетке, где стоят 23 телефона. Мы обходим растрепанного старика с очевидным психическим заболеванием. Он сидит, держась одной рукой за пятку, а другой шарясь по земле в поисках недобитых окурков. Мы проходим Африку, гендерно не определившегося чувака, в одиночестве он занимается скоростной ходьбой. Африка говорит, что тоже хотел бы побегать с нами, но ему лень. Я понимаю: нет мотивации, депрессия.

Пока мы бегаем по периметру (восемь кругов — это примерно миля), я мысленно делаю зарисовки тюремной жизни. На кругу, кажется, двадцать первом Майки отваливается. Еще три круга, и у меня будет три мили. Время закругляться. Внезапно я вижу какого-то типа, который, насколько я помню, приятельствует с тем пареньком, что порезал меня. Мы встречаемся взглядами, и когда я в следующий раз пробегаю мимо, то замечаю, что он с кем-то разговаривает. Я думаю — а что, если они сейчас обо мне? Может, он думает, что я зол на них? Надо, наверное, сказать, что это не так. Я поддерживаю темп бега, обхожу смачный плевок на своем пути и слышу характерный запах курева. Когда я бегу, то ощущаю себя суперправым, я абсолютно в себе уверен, мне кажется, что они все никто, я лучший и всем надо свалить с моего пути. Я бегу еще несколько секунд и останавливаюсь. Сердце стучит. Грудь опускается и поднимается. Мне хорошо.

«Джонни! А ну иди сюда, ты секси-мазафака!» — орет мне Рыжий из Ямы, пока я ухожу с трека, ощущая мотивационный заряд на остаток дня. «Двор закрыт», — слышно по громкой связи. Я иду вместе с толпой в туннель, который приведет нас к камерам. На полпути охранник закрывает ворота и задерживает толпу. В тоннеле до глупого громко и опасно. Прямо передо мной какой-то пацан рубит руками воздух в ритме неразборчивого рэпчика, который сам же и читает. Кто-то касается моей спины, я резко оборачиваюсь. «Джонни, не ссы», — это Рыжий. Он приобнимает меня одной рукой: