Фрак или черный пиджак: как одевался Михаил Булгаков, один из главных писателей ХХ века

«Человек плохо одетый — пропал», — переехав в Москву, Михаил Булгаков быстро ухватил суть жизни в столице, причем «пропасть» можно было не в социальном, а во вполне материальном плане: тонкие пальто, в которых молодой писатель с женой Татьяной Лаппой бегали по городу, не спасали от суровых морозов. Как и любой, кто пережил Первую мировую и Гражданскую войны, на себе испытал суровый быт земского врача и непредсказуемые реалии нового строящегося государства, Булгаков воспринимал добротно сшитую одежду как маркер «нормальности». Выглядеть прилично — значит, как говорит автор голосом своего альтер-эго Максудова в «Записках покойника» («Театральном романе»), «держаться вежливо, но с достоинством и, боже сохрани, без намека на угодливость».

Тема одежды сквозным мотивом проходит через произведения Булгакова, позволяя тому противопоставить себя советскому быту. С особой тщательностью он прописывал особенности стиля своих персонажей, привлекал внимание читателя к деталям, каждая из которых рассказывала что-то о самом писателе, стремившемся противопоставить себя моде, а не слиться с ней. Действие «Зойкиной квартиры» разворачивается в мастерской, занимающейся пошивом дорогих вещей по индивидуальным заказам, совсем не соответствующим духу времени. Впрочем, позже другой персонаж Булгакова, Коровьев, предупреждает: «Вы судите по костюму? Вы можете ошибиться, и притом весьма крупно».

Внешние атрибуты и правда не всегда то, чем кажутся, и могут не только создавать ощущение нормальности, но и пускать пыль в глаза. Взять, к примеру, знаменитый монокль, с которым писателя часто можно было увидеть в 1926 году, когда во МХАТе поставили пьесу «Дни Турбиных». К тому времени этот оптический прибор вышел и из моды, и из употребления, раздобыть его было непросто, Булгакову пришлось получать рецепт. Неуместный в своей эпатажности аксессуар стал причудливым способом выхода за рамки реальности — впрочем, именно тогда Булгаков частично опубликовал «Белую гвардию» и мог позволить себе легкое франтовство. А перед премьерой «Дней Турбиных» дарил снимки с моноклем своим друзьям и знакомым.

Монокль оказался среди других вещей, пополнивших его гардероб: костюм, смокинг, шляпа-котелок. Изменения в облике не прошли незамеченными, и реакция на них, как и на произведения мятежного драматурга, была противоречивой. Одни вспоминали Булгакова «в лихо отглаженной черной паре, черном галстуке-бабочке на крахмальном воротничке, в лакированных, сверкающих туфлях, и ко всему прочему еще и с моноклем», другие, как Валентин Катаев, видели провинциальность в ботинках на пуговицах и цветном жилете. Вместо того чтобы реагировать на упреки в нарочитой старомодности и «белогвардейщине», Булгаков лишь акцентировал такие черты — это было то ли формой защиты, то ли напоминанием, по словам Мариэтты Чудаковой, «об утраченной социальной принадлежности».

Своим гардеробом писатель делился с персонажами: мастера он наделил «шапочкой», упоминаемой Еленой Булгаковой, а фраза «фрак или черный пиджак», которая звучит в романе «Мастер и Маргарита» (и стала названием нашей выставки), — это цитата из приглашения Булгакова на прием в американском посольстве, которое вылилось в целую эпопею по пошиву костюма. Как вспоминала в своем дневнике Елена Сергеевна Булгакова, пойти было интересно, но решительно не в чем: у писателя — лоснящиеся брюки, у нее самой нет вечернего платья. В Торгсине удалось купить английскую материю, а вот сорочек не было. В результате Булгаков оказался одним из немногих мужчин, кто пришел в пиджаке (Елена Сергеевна надела «вечернее платье исчерна-синее с бледно-розовыми цветами»), но был далеко не самым экстравагантным персонажем: среди подавляющего большинства фраков встречался и старомодный сюртук, и защитная форма, и даже туристский костюм.

Одежда и в его жизни, и в его работах была не просто деталью, а самостоятельным языком, которым, как во времена Михаила Афанасьевича, так и в нашем веке, стоит уметь пользоваться. А как — мы всегда расскажем.